– Скорее домой, Чарли! – умоляю я, хотя знаю: он и так старается.
Старается изо всех сил. Вдавливает педаль газа в пол, и грузовик несется на максимальной скорости, но этого недостаточно, чтобы меня спасти. Через несколько минут мы шумно тормозим возле моего дома. Не дожидаясь, пока машина остановится, я выскакиваю из кабины и бегу. Солнце уже поднялось над холмами, и его лучи пронизывают листву нашего сада. Я чувствую их кожей лица и рук. Я беззащитна перед ними. Сначала мне становится тепло, потом жарко. Я горю.
Ворвавшись в дом, падаю на пол. За мной захлопывается дверь. Единственное, на что я сейчас способна, – это дрожать, плакать и молиться о том, чтобы ущерб, который я себе нанесла, не оказался непоправимым. Надежда еще есть. Ведь всякое бывает, правда? Может быть, я отделаюсь сильным солнечным ожогом и длинной отцовской нотацией. Чудеса иногда случаются.
– Кэти, хотя бы поговори со мной! – кричит Чарли, колотя в дверь.
Но я не могу с ним говорить. Как? Что я ему скажу? А он все продолжает стучаться и звать меня:
– Кэти!
Я убегаю наверх. Прочь от объяснений и от него самого. Я все разрушила. Все. Ничего уже не восстановишь.
Выглядываю из окна своей комнаты. Чарли стоит на крыльце. У обочины, взвизгнув, тормозит отцовская машина. Папа выглядит так, будто побывал на том свете. Кажется, он постарел на миллион лет. С ним Морган. Она плачет и зовет меня. Я что угодно сделала бы, чтобы избавить близких от причиненной мною боли. Принять ее на себя. Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой.
– Она здесь?! – Папа хватает Чарли за плечи и начинает трясти, как будто таким образом можно повернуть время вспять. – Она у себя?
Не дождавшись ответа, отец бросается в дом. Морган, оставшаяся в саду, орет на Чарли:
– Как ты мог такое допустить?!
– Что, что допустить?
Он в замешательстве теребит волосы, и вскоре они становятся дыбом, как иглы дикобраза, а лицо бедного Чарли выражает детское недоумение. До Морган доходит:
– Так она тебе не говорила? А клялась, что сказала!
Чарли бледнеет:
– Не сказала о чем?
– О болезни. Кэти больна.
– Что с ней?
– У нее пигментная ксеродерма. Кэти нельзя бывать на солнце. Ни секунды. Иначе она может умереть.
Морган убегает в дом следом за папой, а Чарли остается за дверью. Наедине с ужасной новостью, с которой ему рано или поздно придется смириться. Я не та, за кого он меня принимал. Совсем не та.
– Простите меня, простите. Я просто чудовище, – шепчу я.
– Никакое ты не чудовище, – отвечает Морган.
Видимо, люди становятся снисходительными к тем, кого едва не потеряли.
– Мы любим тебя больше всего на свете, Орешек, – говорит папа.
Оттого что на меня не злятся, мне становится еще хуже. Легче видеть отца и подругу рассерженными, нежели встревоженными, печальными, измученными. Это все моя вина. Сидим втроем: папа, Морган и я – на жестких пластиковых стульях в приемной больницы, где работает мой врач. У меня совершенно нет сил, хотя трудно наверняка сказать, какая это усталость – физическая или скорее эмоциональная.
Лицо горит. Руки пылают. Морган уверяет меня, что со здоровыми людьми бывает то же самое, если они пересидят на солнце. Но мне в это мало верится. У меня дурное предчувствие. И оно только усиливается, стоит мне посмотреть на папу. Зубы стиснуты. Брови сдвинуты так, что слились в одну линию. Он сидит, подперев голову обеими руками, как будто шея уже не выдерживает ее тяжести.
– И почему здесь такие неудобные стулья? – возмущается Морган. – Люди ведь приходят сюда лечиться, а не синяки на заднице зарабатывать.
Папа пытается изобразить улыбку, получается гримаса. Я пробую усмехнуться, но вместо этого всхлипываю. Пожалуй, я за всю жизнь столько слез не выплакала, сколько за последние несколько часов.
– Я уверена, что все хорошо. – Морган кладет руку мне на колено. – Ты ведь всего пару секунд побыла на солнце. Ничего страшного.
Она хочет успокоить меня, однако обе мы смотрим на другую пациентку, сидящую в приемной. Она примерно моего возраста. Голова и руки у нее трясутся, вся кожа покрыта темными болячками. И мне, и Морган ясно, что вскоре я, вероятно, буду выглядеть так же.
Из кабинета выходит моя любимая медсестра и говорит:
– Мы готовы принять тебя, Кэти.
Папа привстает со стула, но я его останавливаю:
– Сегодня я пойду одна.
Если я достаточно взрослая, чтобы чуть не загнуться из-за собственного раздолбайства, то его последствия я тоже должна расхлебывать самостоятельно. Папа кивает.
В сопровождении медсестры иду в кабинет, и тут в отделение врывается Гарвер. Обняв его, Морган начинает сотрясаться от рыданий.
– Кэти в порядке? – спрашивает он.
Она не отвечает. Просто плачет, уткнувшись ему в плечо. Наверное, я кажусь ей ходячим трупом. Может быть, я действительно почти труп.
Доктор Флеминг обнимает меня, затем отстраняется, чтобы окинуть взглядом, и произносит:
– Давно мы не виделись, Кэти. Ты превратилась в красивую юную леди.
– Извините, что в последнее время пропускала визиты, – говорю я, на тяжелых, деревянных ногах подхожу к столу и взбираюсь на него.
Доктор Флеминг понимающе улыбается:
– Иногда мне кажется, что родители переносят ПК еще тяжелее, чем сами больные. Папа просто хотел тебя защитить.
– А я вот так отблагодарила его за все жертвы, на которые он ради меня пошел.
Мне хочется заплакать, но слез как будто уже не осталось.
– Не будем оглядываться назад, Кэти. Давай лучше постараемся вместе справиться с тем, что ждет нас впереди.